|
|
11 ДЕКАБРЯ 2012 (Вторник)
Обретение Православия для меня сравнимо с рождением ребёнка – Татьяна Шипошина
Встреча с известной православной писательницей Татьяной Шипошиной, которая является членом Союза профессиональных литераторов Москвы, членом международного творческого объединения детских авторов, одним из авторов группы сайтов «Пережить.ру», состоялась в Центре духовного просвещения и социального служения «Всех скорбящих Радость».
Публикуем материалы встречи.
Я обычный детский врач и стараюсь своё писательство неким поручением. В своём родном городе, где я жила до приезда в Москву, я писала стихи, рассказы, не предавая этому значения. Я была председателем общества православных врачей. Мы выбивали медикаменты, помогали нуждающимся, вели активную деятельность. Приехав в Москву, я сразу же пошла в общество православных врачей. Но там я нашла высокопоставленных по-настоящему уважаемых профессоров, которые решали вопросы на более высоком уровне. И я поняла, что это сделают без меня. А мы живём в Подмосковье и времени добираться до общества у меня не было. А в этот момент купили сыну компьютер, и я попробовала письменно сформулировать мнение врача, который попал в большой город. Свою первую книгу «Записки православного врача» я писала запоем - без пробелов, без запятых. В месяц это вещь оформилась как книга. Вслед за ней появилась вторая, потом третья. Открылся какой-то шлюз. И я решила, что если не могу служить как в родном городе, то могу служить только так, за клавиатурой. В Москве никто меня не печатал. Но всё-таки нашёлся один смелый человек, который на свой страх и риск издал мою книгу «Тайна спасённого квартала», которая разлетелась в считанные месяцы. Мне самой пришлось покупать в интернет-магазине, так как авторские экземпляры невероятно быстро раздались. Потом появилась вторая книга «Звёзды, души, облака». И потом я случайно отправила свою повесть в Издательский совет Русской Православной Церкви, думая, что это другое издательство. Это была повесть «Полигон». Я не писала книги под заказ, писала просто по движению души. Волею случая, уже зная, что я пишу книги, мне дали почитать рассказ одного колымчанина, сидельца. Его рассказ меня потряс. Когда вспоминаю, до сих пор мурашки по спине. Этот рассказ оканчивается тем, что падает расстрелянный коммунист и на него крестом падает тело священника. Я стала искать, кто бы опубликовал рассказ, и вышла на людей, которые занимаются колымчанами, сидельцами и мне сказали: «Таня, тебе надо ехать на Бутовский полигон». Я приехала в Бутово. Я сейчас прочту вам стихи - впечатления после первого посещения Бутовского полигона. Это огромное поле. Я была зимой, там были рвы, один был разрыт, там на дне были останки. И в храме, который построен на полигоне, можно увидеть ботинки, кусочки вещей, кусочки даже священнических облачений есть.
Но лучше послушайте
В белом поле белый снег и белый храм
От мороза стынет колокол с утра.
Будто ангельским пером снег покроет ров за рвом -
Это Бутово протянет руки к вам.
Тишина здесь, тишина здесь, тишина.
Здесь душа любая на просвет видна.
Что забыла ты, душа,
Утром по снегу спеша?..
То ли память тебя гонит, то ль вина.
Отворились, отворились ворота,
Ни вороны, ни лисицы, ни крота.
Убиенные лежат тут сестра твоя и брат,
Не сорвавшие нательного креста.
Боже, Боже, как же короток мой век.
Дай ты, Боже, мне упасть на этот снег.
Дай мне сжать его в горсти и молитву вознести
И губами прикоснуться к вышине.
И не снегом ты единым, Русь, чиста,
а одеждами распятого Христа,
Полигонами в лесах да святыми в образах,
Да молитвами в обветренных устах.
Эти стихи я читала на полигоне, когда была там храмовый праздник. Поговорила с настоятелем Кириллом Коледой, может быть, кто-то знает его отца Глеба Коледу. Он тоже священник, написал «Записки тюремного священника». А дед их лежит на Бутовском полигоне. Там атмосфера… Там более 2 000 убиенных за веру. Вот когда молишься одному святому, чувствуешь благодать. Когда я там была в первый раз, я шагу не могла ступить. И то, что я здесь написала, это всего лишь толика какая-то того ощущения, которое там охватывает. Я стала искать мирян, поскольку не считала себя достойной писать о священниках, будучи мирским человеком, не имея священнических корней (кроме одного певчего, который до револющиции пел в храме басом). Мне дали имена трёх женщин-мирянок. И когда я посмотрела их расстрельные протоколы, то оказалось, что всех троих расстреляли в день моего рождения… Книга эта художественная, но в конце её приводятся данные о трёх прототипах. Из них только у одной были дети. Потому что одна была послушница, другая монахиня, а третья мирянка. Татьяна Гримлих - четвёртый прототип. Здесь приводятся её стихи, они подлинные, я только их немножко отредактировала. Я не буду рассказывать о содержании. В этой книге как бы сводятся поколения. Мальчик начинает разыскивать свою то ли родственницу, то ли бабушку. Речь даже не о самих расстрелянных - речь о том, что нам нельзя забывать. И в одной из последних глав, когда мальчик настаивает, чтобы отец отвёз его туда, папа не понимает, зачем, а мальчика тянет. И папа понимает, что наступил такой момент, когда не он ведёт сына, а сын ведёт его. И папа покоряется этому зову. А потом его начинают мучать сомнения - давать на храм - не давать на храм. И сколько давать - может, 3 тысячи долларов, а может 300 хватит.C est la vie.
А вторая повесть тоже о сидельцах, о колымчанах. Прототипам героя является реальный человек, в книге его реальные стихи, хотя сюжет вымышленный, художественный. Расскажу одну вещь об этом человеке. Этот человек после того, как он был отпущен в 50-х годах, жил за 100 километров - нельзя было ближе. Ходил по деревням и колол дрова, помогал чем-то. А он был очень красивый мужчина, ему сейчас уже за 80, а он до сих пор сохранил мужскую стать. И он познакомился с замечательной девушкой. Она говорит: «Пойдём, я тебе часовню покажу». И повела его в лес. «А где ж твоя часовня?» А она подводит его к сосне, а к ней икона прибита, а сверху крыша. «Вот, - говорит, - часовня, храм разрушен, всё разрушено». Вот среди леса икона, прибитая к сосне под крышей, - и вся часовня. Я просила его, можно ли об этой часовне в книге написать. Но он сказал: «Нет, я ещё сам напишу».
Ну, вот примыкающе к книге «Полигон», просили меня ещё рассказать об отце Данииле Сысоеве. Поскольку я была прихожанкой храма Апостола Фомы, а до этого на Крутице. Если кто знает, он сначала начинал как священник на Крутицком подворье с отцом Анатолием Берестовым, который занимался реабилитацией наркоманов. У меня есть одна книга, в которой я пишу о реабилитации наркоманов. Эта животрепещущая тема и видя их мучения, я не могла не написать об этом.
Отец Даниил запомнил меня с первого раза. Я один раз у него исповедовалась, и уже когда я пришла в следующий раз, он мне улыбался и называл меня Татьяной. Это характеризует его как человека, потому что я, например, как доктор грешу, и не помню по именам своих пациентов. То же самое наши священники. А это был одарённый человек, это показатель его душевного богатства. Это, конечно, был проповедник, он крестил многих мусульман. И в его храме больше татар, чем русских. Там почти все татары. Он даже молебны служил на татарском и ходил проповедовать на рынке продуктовом, где одни азербайджанцы… Все мы скорбим о его безвременной кончине, все мы верим, что он причислен на небесах к лику новомучеников. Я прочту стихи, которые написала на его гибель.
Собирайтесь, миряне, в cвой храм поскорее.
Будем плакать, миряне, об иерее.
Мы укроем цветами крыльцо и ступени,
Мы смирим свою душу Псалтырью и пеньем.
Оставляйте миряне вы мести, обиды.
Собирайтесь, миряне, идет панихида.
Собирайтесь, миряне, грешно и опасно
Маловерным остаться, слепым и безгласным.
Поклонитесь же сердцу, что было готово
жить и быть убиенным за веру Христову.
Пусть слова его в душах у вас прибывают,
Пусть никто ничего не забывает.
Пусть гадают враги, в чем была его сила.
Вечным духом проводим отца Даниила.
Место светлой души во обителях вечных,
Но поплачем сегодня по-человечьи.
Прикоснемся губами к руке и покрову,
Собирайтесь, миряне, на радость Христову.
Мы помолимся все о своём иерее.
Кто-то стал здесь сильней, кто-то стал здесь добрее…
Будем все мы одно, хоть мы внешне не схожи.
И не дай нам забыть и предать тебя, Боже.
Будь, отец Даниил, нам небесный ходатай
Милосердия правым и виноватым.
Я, может быть, прочту несколько стихов, вы не против? Потому что с них я начинала, их я хотела издать, но это единственная книга, которую я издала за свои деньги, потому что стихи никто не издает, хотя порознь кое-где они и напечатаны.
Кресты, сугробы старого погоста,
Церквушка малая, следы чужих шагов.
Так сложно жить, а вот уйти так просто
И лечь сюда под белизну снегов.
Лежать под снежным покрывалом
Весь свой посмертный данный Богом век.
Исчезнуть в ожидании начала,
А сверху будет снег, и снег, и снег.
Растает плоть и отойдёт в глубины.
И будет плоти определено
взойти травой, иль стать горшечной глиной,
Иль просто лечь песком у ваших ног.
О души пращуров, я вам родня по Богу,
По всем крестам, стоящим в полный рост
По бесконечности, по ледяной дороге,
Ведущей на заснеженный погост.
Я много болела, не буду об этом говорить. Много болела с юности и в зрелости.
ОДА ПРИХОДЯЩЕМУ
Неделю болеешь – в постели лежится,
а месяц болеешь – ночами не спится.
А далее мир начинает делиться
На мир приходящих и не приходящих в больницу.
И мир приходящих – то слезы в ресницах,
То жалость в ресницах -
Приходит, приносит, целует, садится,
Так чуток и добр, так жестоко навязчив,
Как некурящий среди курящих.
Я знаю, что ты, посетитель мой милый,
сегодня притопал сюда через силу.
И сам я не очень с тобою дружу,
В глазах твоих скука, тебя я держу.
«Спасибо, да-да, ничего, понемногу,
Не надо, счастливо»… Ушёл - слава Богу.
А дальше всё реже, о сито, всё реже
Когда посетителю двери забрезжат.
Какой-то чудак, приходящий прилежно,
Приносит сюда огурец иль подснежник,
И наше молчание с ним обоюдно,
И нам здесь неплохо и даже уютно.
То способ тяжелый, но знанье сторицей.
И вдруг если вы попадете в больницу
И будете тоже в больнице лежащим,
То пусть вас Господь наградит приходящим.
Вот это стихотворение посвящено протоиерею – моему другу из того крымского города, откуда я родом. Я была врачом, лечила его детей. И иногда мне было очень страшно, мне казалось, что я пророчески вижу, как им будет плохо. А суть вот в чем.
О, Господи, страшно, быть страшно пророком.
Как знание грузом ложится на плечи.
Становится болью, становится сроком,
Становится мыслью, становится речью.
И речи пророка не слышат, не слышат,
Ни части, ни четверти, ни половины.
У бездны стоящие злобою дышат
У бездны стоят и кричат: «не повинны!».
О Господи больно, быть больно пророком,
Нет мне не по силам, нет, все бесполезно.
Но глас возвещает: «Постой у порога.
Еще не пророк ты, а это не бездна».
Еще не утомила? Ну, ещё пару штук прочитаю.
Рядового солдата призыва последнего
Ты помилуй мя, Боже, на этой войне.
В этом тесном окопе у края переднего
Как же больно и трудно воюется мне.
Знаю, рать твоя, Боже, в корлонны построена.
Там великих стратегов великое воинство.
Здесь я, видишь, один первогодок небес.
Рядового солдата призыва последнего,
Когда будет победа, победа и суд.
Ты помилуй мя, Боже, почти убиенного,
В том обозе для битых, где меня повезут.
Я сейчас расскажу ещё о двух своих книжках, которые здесь лежат. Это переиздание одной из первых книг. Одна повесть – «Дом летающих светлячков» - повесть о детском доме. И вторая повесть – «Тайна спасённого квартала» – повесть о 90-х годах, когда церковь только начала возрождаться. История почти сказочная, немного мистическая. И она мне очень дорога, потому что я описывала свой южный городок, в котором в 90-х появилось первое кафе напротив мусорки, а поодаль появился храм. А я жена сухопутного военнослужащего, и мы с ним попутешествовали маленько, и я понимаю, как сухопутные относятся к морским. А батюшку прислали морского. И вот представьте себе ситуацию, когда в узком кругу сухопутных отставников, которые работают сторожами по принципу день пьём, а три похмеляемся появляется батюшка морской. Описываются коллизии их взаимоотношений. А мистика начинается , когда пошёл большой дождь, буря, гроза. И город погружается в грязь, просто в грязь. И волей-неволей отставники спрашивают у батюшки, что же происходит. Батюшка говорит: «Не знаю, наверное, превысили мы меру грехов, которая отпущена на один отдельный квартал. И вот морской батюшка обувает сапоги, поднимается на крышу и начинает молиться об этом квартале. Кто как ни батюшка знает, что к Богу с крыши не ближе, чем с земли. Но вот он поднимается на крышу, а за ним потихоньку начинают подниматься типажи этого квартала - люди, с которыми я жила рядом. Все живые, у них у каждого есть прототип. Они, конечно в чём-то собирательные. Где-то предавшие, где-то спившиеся, африканцы (те, которые были советниками в Африке и в запойных бредах звали своих друзей, тонущих в песках). Ну, а закончилось чем-не скажу. Но вымолили, они, конечно, квартал.
Ну, а детский дом - это воровство. Православный человек, любой из нас новоначальных, вдруг попадает в ситуацию воровства. Как поступить? Вор должен сидеть в тюрьме. А если это близкий тебе человек, ты с ним вчера сидел за одним столом. Вот о таких трудных вопросах, которые встают перед нам ежедневно, эта книга «Дом летающих светлячков» .
О жизни, о том, как от Йоги Татьяна Шипошина перешла к Православию, об отношении к болезни и многом другом, что помогает жить, слушайте в видеоверсии.
.
Просмотров: 6037
|
Новости дня:
|
